Максимилиан Александрович Волошин. Жизнь и творчество русского поэта

      Я землю пробегал, ища былых богов... 
      Она одета всё тем же туманом сказочным, 
      Откуда родились божественные лики. 
      На прогибах холмов еще приносит осень 
      Гроздь вескую - серпу и хмельную - точилу. 
      Но виноградари, бредущие устало, 
      Склонивши головы однообразным кругом, 
      Ступая тяжело по плантажу, по грязи, 
      Нерадостно ведут, согбенные под ношей, 
      От виноградника к точилу колесницу 
      Сбора - безмолвную и вялую. 
      Амфора в их руках безрадостна, как урна. 
      Напрасно стонет жом, напрасно брызжут грозди 
      Под голою пятой: никто не славит в танце 
      Ни пыла радости, ни смеха своей любви. 
      И я не вижу больше красной и сильной руки, 
      Поднявшей в исступленьи, как в древней оргии, 
      Корзину алую и обагренный серп, 
      Ни бога, ведущего смеющуюся ярость 
      Торсов обнявшихся и влажных потом грудий, 
      Который - вечно стройный юношеским телом - 
      Высоким тирсом правит воскресшим празднеством. 
      И, гроздь держа у губ, у плющ у бедр, кидает 
      Шишки сосновые и клики призывные 
      В разнузданные толпы и мешает 
      В смятеньи радостном, ликующем и звонком 
      Хмельных Силенов с окровавленными Менадами. 
      Как гулкий тамбурин из жесткой кожи с медью, 
      Еще рокочет ветр в глубоких чащах леса. 
      Он бродит, подвывает и потягивается, 
      И кажется, когда прислушаешься к звукам 
      Таинственным, глухим, и вкрадчивым, и диким 
      Средь рыжего великолепья осенних рощ, 
      Которые он рвет то зубом, то когтями, - 
      Что слышишь тигров, влекущих колесницу 
      Неистового бога, чей сон насыщен духом 
      Великолепных бедр, вздувавшихся под ним, 
      И он, вытягиваясь, чувствовал дыханье 
      Горячее простершегося зверя 
      Среди пахучих трав, где до утра 
      Покоился их сон - и божий, и звериный.